Ведь мы же с тобой ленинградцы.
Мы знаем, что значит война…
М. Дахие
Мы с бабушкой сидели в гостиной, бабушка вязала, а я смотрела в окно. В соседней комнате играло радио. И вдруг до нас донеслись несколько строк песни, передаваемой по радио. «Ведь мы же с тобой ленинградцы, мы знаем, что значит война…», услышали мы. Бабушка отложила вязание, её руки мелко затряслись и она, заметно погрустнев, задумалась. Я никогда не видела бабулю в таком состоянии, поэтому осторожно спросила:
— Бабушка, что с тобой?
— А я ведь тоже ленинградка… — ответила она. — Я знаю, как там было…
Ещё минуту мы сидели молча, и вдруг бабушка начала рассказывать.
«…Мне было пять лет, мы с мамой жили в Ленинграде, я была маленькой девочкой и многого не помню, но... Как-то в самом начале, во время первой бомбёжки, мне было даже весело. Пол качало, и я чувствовала себя как капитан на корабле во время шторма. Но уже на утро следующего дня, увидев руины, оставшиеся от соседнего дома, я осознала опасность, исходящую от бомб. У соседнего дома не хватало такого большого куска стены, что видно было все квартиры и остатки мебели в них. В одной стояла такая же лошадка-качалка, какую мне подарил папа. Но все эти квартиры были пусты, людей в них не было…
Потом все время нестерпимо, ужасно хотелось есть. От голода у меня кружилась голова, и я с тоской вспоминала довоенную кашу с сухофруктами. А я ведь не хотела тогда ее есть!
Уже совсем скоро наступила зима, даже в помещении становилось нестерпимо холодно, и я всё чаще сидела на кухне у буржуйки. Дрова быстро закончились, и мы начали топить всем, что горело.
Всё чаще звучала сирена, от звука которой мама всё время вздрагивала и бежала со мной в бомбоубежище. После отбоя тревоги я всегда как могла, спешила обратно в квартиру, чтобы дальше наблюдать за маленьким теплым огоньком буржуйки. И ещё звук метронома запомнился: его быстрый ритм предостерегал об опасности, медленный успокаивал. Так мы и жили какое-то время. А потом…
Открыли Дорогу жизни, и маме достаточно быстро удалось договориться об эвакуации. По дороге к озеру я была в забытьи, может быть, у меня был жар или бред. В голове проносились воспоминания из доблокадной жизни: тепло, мы с папой идём гулять на бульвар, он покупает мне мороженое. В тот день он был в хорошем настроении, много шутил. Где он сейчас?..
Очнулась я, когда чьи-то, не мамины руки рванули меня со скамьи и бросили в кузов полуторки. Через дырку в брезенте я рассматривала берега Ладоги, на которой до этого была только один раз, когда папа взял меня с собой на рыбалку. Берега озера и летом были суровыми, скалистыми, неприступными, но зелёными и освещенными солнцем. Но то, что я увидела зимой, испугало меня: вода чёрная, дует сильный, колючий ветер, пуская волны в прорубях, разбитый лёд раскидан торосами, без умолку грохочет канонада. Было страшно, но плакать сил не было.
Вокруг машины бегал шофёр, крупный, крикливый бородатый мужчина с неприятным лицом. Наконец машина дёрнулась, и мы поехали. Очень скоро мама взяла меня на руки, и через какое-то время у меня опять начался бред. Что было дальше, не помню, но вот запись из дневника моей мамы, который мне достался по наследству.»
С этими словами бабушка достала из тумбочки маленький растрёпанный блокнот, прабабушкин дневник, и начала читать: «Когда мы тронулись в путь, уже смеркалось», — так начались воспоминания бабушкиной мамы, — «машину жутко трясло, нас мотало по кузову, несмотря на то что людей там было много. Ужасно выл ветер. А потом налетели самолёты. Где-то ухало и громыхало... Вдруг взрывной волной сорвало брезент и выкинуло несколько человек из кузова. Полуторка резко встала. Ужасно кричала женщина. Кто-то хрипел непонятно где... И среди этого хаоса вдруг хриплый голос шофера, перекрывая все шумы, приказал оставшимся медленно, аккуратно и быстро вылезать на лед. Он каким-то чудом остановил машину на краю огромной полыньи. В неё попали несколько наших. Люди были ранены и ужасно истощены. Сил, чтобы выбраться, не было совершенно...
Наш водитель моментально подскочил к проруби и, призвав нескольких пассажиров на помощь, пытался спасти тонувших людей. Он изо всех сил тянулся к тонувшим, захлёбывающимся людям, а истощённые пассажиры помогали ему. После долгих усилий им удалось вытащить лишь маленького мальчика лет трех, но и он был мёртв…
Вода хлынула в колею, но наш шофёр каким-то чудом смог отъехать и спасти машину. И, значит, наши жизни. Как мы все опять оказались в кузове, как добрались до Большой земли, не знаю. Память не выдержала…», — закончила бабуля, закрывая блокнот.
Убрав блокнот и подумав, бабуля продолжила:
— Много лет спустя, уже, будучи взрослым человеком, я узнавала и переосмысливала события тех лет, ведь я не вспоминаю блокаду как ужасное время. Я была слишком мала, чтобы помнить что-то другое. Это и было моё детство…
Дорога жизни – это не просто две колеи, проложенные по льду с одного берега Ладоги на другой. Это дорожные знаки, мостки, 350 регулировщиц, дежуривших на трассе в нечеловеческих условиях. Это пункты техпомощи, обогрева и питания, медицинские палатки, телефонные и телеграфные станции. Это зенитные батареи, пулеметные роты и взводы, дорожно-эксплуатационные полки, мотостроительные и рабочие батальоны, аварийные бригады по подъему со дна озера затонувших автомобилей.
Несмотря на огромную работу по налаживанию переправы, неожиданно само озеро преподнесло тяжелый удар. Очень часто колонна груженых грузовиков без проблем преодолевала маршрут, а следующая за ними легкая машина проваливалась под лёд. Причем моментально, не оставляя никаких шансов находившимся внутри людям. Это происходило из-за малоизученного тогда явления резонанса. Чтобы избежать этого, всем машинам было предписано следовать по льду со строго определенной скоростью. Невысокая скорость езды была «на руку» фашистам, которые регулярно совершали авиационные налеты и артиллерийские удары по озеру, ведь их позиции находились всего лишь в пятнадцати километрах от переправы.
Многие машины в ночное время ехали с выключенными фарами, практически вслепую, спасаясь от расстрела с воздуха. Многие терялись в пути, и шоферы замерзали, другие попадали в припорошенные снегом воронки...
Шофёры Дороги жизни — все герои. Они проводили при жутком холоде много часов за рулем, перевозя грузы и спасая людей в темноте и воде, в пургу и при налетах.
— Вот и я обязана жизнью нашему шоферу, — вздохнула тяжело бабушка. — Этот неказистый и колючий с виду человек спас нас от верной смерти. Остался ли он жив тогда или пропал в водах Ладоги, вечная ему память!
Я сидела в комнате. За окном шелестели деревья. На улице было солнечно и радостно. И не верилось, что когда-то за этим же окном был голод, холод, артобстрелы, бесконечный вой сирен и смерть. В голове были бабушкины слова: «Я не вспоминаю блокаду как ужасное время. Я была слишком мала, чтобы помнить что-то другое. Это и было моё детство…» И от этого становилось страшно.
Мы знали отчаянье и смелость
В блокадных ночах без огня,.
А главное, очень хотелось
Дожить до победного дня.
Нам с этим вовек не расстаться
В нас подвигу память верна…
Ведь мы же с тобой ленинградцы
Мы знаем, что значит война.
М. Дахие
Анна Брошник, 12 лет.
Русский культурно-образовательный центр г. Дармштадта «Современник».
Руководитель школы: Циммерманн Татьяна Геньевна.
Учитель русского языка: Эдельманн Анна Николаевна.
Читайте также:
Бессмертный полк в Германии: «Просмотрено военной цензурой»
Взгляд из Германии: Весь мир в смартфоне
Взгляд из Германии. Эдуард Герман: «Я остался человеком...»
Германия-Мюнхен: Интернет-выставка «Но помнит мир спасённый!»
Жертвы нацизма не будут забыты: В Германии День памяти освобождения узников нацистских концлагерей
