В тот памятный день 22 июня 1941 года, где-то в 11-30 утра внезапно прервалась музыка, звучащая из репродуктора и прозвучали необычные и неожиданные для всех нас слова: «Говорит Москва! Передаем важное заявление Советского правительства», с которым затем выступил Вячеслав Молотов. Еле улавливаю и не совсем понимаю значение слов: «Сегодня 22 июня в 4 часа утра без объявления войн германские войска напали на нашу родину…»
До сих пор помню, как отец после выступления Молотова тревожно произнес: «Это война!». Он куда-то позвонил и тот час же ушел, сказав, что ему нужно явиться в райвоенкомат и на работу. Война! О войне знали все и взрослые, и мы дети. Она уже бушевала на просторах Европы и Азии, но вот, чтобы так, вдруг, оказаться совсем рядом, в это просто не хотелось верить.
Прозрение наступило 24 июня 1941 года в 7 часов утра. Железнодорожная станция «Оренбург-2». У вагонов поезда много отъезжающих и провожающих…Объятия. Поцелуи. Слезы. Отец что-то говорит маме… Еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться… С трудом понимаю его слова, обращенные ко мне. И вот последний протяжный гудок паровоза. Последний вагон уходящего поезда, а дальше…Дальше неизвестность, тревоги и волнения всех тяжелейших 1418 дней и ночей войны.
Конец июля, августа, сентября... Сводки «Совинфорбюро». Одна тревожнее другой. Затем в сводках замелькали Минск, Смоленск, Киев, Новгород, Псков и вот уже идут бои на подступах к Москве, катастрофическое положение сложилось под Ленинградом, где враг пытается окружить город и полностью уничтожить его. В это трудно было поверить...
С тревогой я и мама, и все жильцы нашего большого двора встречаем тетю Полю-почтальона. Конверты с письмами, которые теперь приносит она каждое утро, изменили свою обычную форму. Чаще всего они стали либо сложенными в виде треугольника, либо в виде почтовой открытки с указанием обратного адресата: «Действующая Армия» или «Полевая почта №…» или в обычном конверте прямоугольной формы. В зависимости от того, какой формы было письмо, менялось отношение к нему. Научились только по внешнему виду определять, не вскрывая его, какая в нем весть: хорошая или плохая.
Если письмо в форме треугольника или это почтовая открытка, то, как говорится: слава богу! Значит, это письмо с хорошей вестью. Если же письмо пришло в обычном в прямоугольном конверте, да еще на нем адрес получателя проставлен штампом, то, возможно, что …Горькие слезы…Рыдания… Кто-то кого-то успокаивает… Безучастных к такому горю нет. Первым, в августе 1941 года в нашем дворе, получила такое письмо семья Кошелевых. В нем извещалось о гибели Николая Михайловича Кошелева: мужа Варвары Семеновны и его дочерей, а для нас мальчишек двора просто ─ дяди Коли. В последующие годы войны подобные письма-извещения сыпались словно из рога печали.
В Оренбурге произошли большие изменения. Появилось много эвакуированных из западных и центральных районов страны, захваченных фашистами. Мама, как и многие оренбуржцы, взяла к нам на подселение Веру Анатольевну Кудрявцеву с дочкой. Они эвакуировались из Ленинграда. Ленинградцы рассказывали о тех страшных муках, которые им пришлось перенести в осажденном городе.
Стало трудно с продуктами. Закрылись многие продуктовые магазины. Были введены продовольственные карточки, по которым устанавливались нормы выдачи хлеба, сахара, различных круп, масла и других продуктов, исходя из прожиточного минимума необходимого человеку на каждый день и на каждый месяц. В течение войны эти нормы уменьшались, а порою некоторые из них вообще не отоваривались и люди вынуждены были продавать или менять свои вещи с тем, чтобы купить продукты на базаре. Всем было трудно, а нам, детям, и подавно. Диву ныне даешься, как нашим мамам и бабушкам удавалось из этих мизерных норм кормить нас и питаться самим!
И вот, наконец, столь ожидаемые две первых весточки от отца, которые мы получили где-то в октябре 41-го года. Они были написаны им на почтовой открытке. Надо сказать, что почтовые открытки военного времени имели одну характерную особенность: на одной стороне, как правило, был фотомонтаж эпизодов боевых фронтовых будней, либо фотоснимок воина-фронтовика. На обратной стороне писался текст письма. Так, на первой открытке был снимок Героя Советского Союза, летчика Талалихина, и кратко сообщалось о совершенном им подвиге. На обратной стороне отец писал: «Я жив и здоров, работаю так, чтобы скорее разбить врага…Очень беспокоюсь за здоровье мамы и за твое, мой родной мальчик… Как вы живете? Получили ли вы денежный аттестат?…Пишите почаще. Будьте здоровы и берегите себя…».
Вторая открыта была интересна тем, что она был написана на фотоснимке, на котором был изображен фрагмент подвига прачки пограничной заставы Марии Уткиной. В письме, написанном на этой открытке, отец сообщал: «Я вчера получил письмо от мамы и сразу же ответил на него… Как идут дела у тебя с учебой? Помогаешь ли ты маме? Помни, что это теперь твоя главная обязанность, как мужчины… Вчера у нас был сильный налет вражеской авиации. Эти мерзавцы-фашисты бомбят мирное население, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков. Это не ─ люди, а звери, но наши ястребки задали им перца и в воздушном бою уничтожили этих гадов…У меня пока все в порядке…Пиши, мне очень нужны твои и мамины письма…».
Прошло свыше 75 лет с того сентябрьского месяца 41 года, когда мы получили эти две очень важные для нас почтовые открытки... Всего за время войны мы получили 125 фронтовых писем отца. В каждом из них отец сообщал о своем самочувствии, о своих делах и о делах товарищей-фронтовиков, высказывал волнение и тревогу за наше житье-бытье, живо интересовался моими школьными делами...
Все эти почтовые открытки с изображением боевых фрагментов и с краткой аннотацией к ним, были для меня, мальчишки, интересны тем, что, во-первых, позволяли в общих чертах ощутить будни наших воинов и вселяли уверенность том, что враг будет разбит. Такая уверенность в тяжелые годы многого стоила!
Во-вторых, у меня возник интерес к раскрытию сущности того или иного фрагмента, изображенного на открытке. Захотелось узнать, кто такой отважный летчик-истребитель В.В. Талалихин, и какой подвиг он совершил? Кто такая Мария Уткина и в чем сущность ее подвига? А тут еще, несколько позднее пришла такая интересная и захватывающая открытка, на которой был показан фрагмент боя нашей подводной лодки с фашистскими самолетами, а аннотация к ней была настолько лаконичной, что не давала полностью понять, когда и где произошел этот фронтовой эпизод?
... Шли мои будни в Оренбурге и шли фронтовые будни моего отца, о чем мы писали друг другу в своих письмах. Они были у отца и у меня. Их было много. Они были радостными и печальными, информационными, для меня во многом рекомендательными, а порою и требовательными. Но при всем этом основным лейтмотивом в письмах отца оставалась забота о нашем благополучии.
Вот некоторые из этих писем:
В новогодней открытке от 31 декабря 1941 года отец писал: «Сегодня заканчивается старый год. Давай с тобою возьмем на новый год обязательство: мне еще лучше работать над уничтожением проклятых фашистов, а тебе лучше учиться…»
Письмо от 24 октября 1942 года: «...Дорогой мой сын! Разреши тебя поздравить с вступлением в ряды комсомола. Думаю и надеюсь, что ты будешь неплохим комсомольцем и это звание оправдаешь делом, а самое главное надо быть всегда честным и правдивым. Вступив в ряды комсомола, я полагаю, ты будешь хорошо учиться и активно участвовать общественных делах школы и будешь верным славным боевым и трудовым традициям комсомола. Мне здесь на фронте часто приходится встречаться с молодым ребятами комсомольцами и видеть, как мужественно и храбро они сражаются фашистскими захватчиками. Мы ─ старшее поколение фронтовиков гордимся, что у нас есть такая молодежь…».
Письмо от 8 мая 1942 года: «Еще раз поздравляю тебя с днем рождения и желаю тебе быть здоровым и умным мальчиком. Пиши мне чаще. Мы все фронтовики всегда рады, когда получаем письма из дому. Ты можешь гордиться за меня. На днях за успешное выполнения одного боевого задания я был награжден медалью «За боевые заслуги» и мне было присвоено звание капитан…».
Письмо от 9 ноября 1943 года: «Некоторые обстоятельства не позволили мне поздравить тебя и маму с праздником, но вы мне это простите, учтя, то, что нам фронтовикам не всегда позволяет время и обстановка…Юрочка, ты спрашиваешь моего совета в отношения поступления в суворовскую школу, на это я тебе отвечу: твое желание стать военным я полностью поддерживаю, но, во-первых, ты старше по возрасту, чем принимают в эту школу, во-вторых, в Оренбурге такой школы нет и ты тем самым покинешь маму, а ей одной будет очень трудно и тоскливо жить. Я тебе сейчас советую продолжать учиться и учиться хорошо. Получить среднее образование и тогда ты сможешь поступить в любое военное училище, если ты хочешь посвятить себя военной службе. После войны, видимо, будут открыты военные школы и училища и ты сможешь поступить в них, а я в свою очередь тебе помогу, если судьба даст мне вернуться домой…».
Письмо от 10 декабря 1943 года: «…Меня беспокоит вопрос со здоровьем мамы, как бы хотелось приехать домой и сделать все возможное для ее благополучия. Юрочка, когда я пишу тебе это письмо войска нашего фронта стремительно идут вперед и уже большую территорию освободили от врага. Большое количество народа двигаются в свои родные места и это отрадно видеть, зная, что я также участвую в их освобождении…».
Раннее хмурое февральское утро 1944 года. Мама уже ушла на работу. Сажусь за приготовление уроков. К 12 часам надо идти в школу. На душе почему-то неспокойно. Подошел к репродуктору, включил. Наши наступают. Фашисты отступают. Вернулся к учебнику. Ничего не получается, хоть ты лопни!
Неожиданно в дверь сильно постучали. Бегу и с трепетом спрашиваю: «Кто там?» Подбегаю к окну. Какой-то мужчина в шинели, перетянутый ремнями с низко надвинутой на лоб ушанкой, приложив руку к стеклу, пытается заглянуть в комнату. Кричу, что есть мочи, чтобы было слышно: «Дома никого нет! Я один!» И только тогда, когда незнакомец улыбнулся и тоже, чтобы было слышно через оконное стекло, крикнул: «Это я, сынок!». Ноги стали будто ватными. Минута…Другая… Ну, что же ты стоишь? Беги! Встречай! Ведь это он ─ твой отец! Ты так долго ждал его. С радостным криком: «Милый папка!» бросаюсь к двери...
В течение долгих и тоже время быстро несшихся двух недель были прекрасные, незабываемые и счастливые часы, дни проведенные с ним, с мамой, как это было тогда, когда не было войны. С большим интересом слушаю увлекательнейшие рассказы отца о фронтовых буднях. Но это были уже не те короткие письма, написанные на почтовых открытках или в конверте. Отец начал воевать с первых дней войны. Орден Красной Звезды, несколько медалей и знак «Гвардия» ─ это уж не так мало! Многое поведал мне тогда отец. Узнал я о тех страшных боях, что были в 1941-1942 годах под Москвой, о трагедии артистов одной из фронтовой бригад, которые оказались во вражеском окружении, и которых отец со своими товарищами ценой жизни защитил и вывел из окружения. Узнал, что на фронте не только героически сражаются с врагом, но и, оказывается, просто живут своей жизнью. Поют свои любимые песни, читают книги и газеты. И даже влюбляются в женщин-фронтовичек...
Стремительно пролетели две недели. На вокзале я и мама провожаем отца вновь на фронт. Грустно и тяжело. Поезд медленно отходит от перрона. Отец стоит в тамбуре. Машет рукой. Что-то кричит. Не слышу. У мамы на глазах слезы…
Отец окончил войну в Кенигсберге и продолжал еще служить в армии, демобилизовавшись только в 1947 году. И вот мы все вместе. И я с гордостью держу в руках благодарственные грамоты с приказами Верховного Главнокомандующего и слушаю рассказы отца. Здесь и грамоты за оборону Москвы, за прорыв долговременной обороны немцев и вторжение в Восточную Пруссию, и за штурм города Инстербурга, Пиллау и, наконец, за штурм города и крепости Кенигсберга.
Я до сих пор бережно храню все фронтовые письма и благодарственные грамоты, многочисленные боевые ордена и метали, как добрую и вечную память о моем родном и дорогом отце, который был и остается для меня эталоном настоящего мужчины, воина-фронтовика, наконец, человека преданного и любящего мою маму. Он и мама давно ушли из жизни. Так пусть же им земля будет пухом, а души их найдут упокой в царствии небесном. Я благодарен им за все, что они сделали для меня, за жизнь, которую они дали мне.
