Вольфганг Казак: «Внутренняя близость к русским началась у меня в плену»

Вольфганг Казак: «Внутренняя близость к русским началась у меня в плену»

Удивительная история бывшего немецкого военнопленного, ставшего после войны крупнейшим ученым-славистом

Теперь это можно сказать вслух, не опасаясь его протестов: больше него вряд ли кто-то на Западе сделал столько полезного для русской литературы в XX веке. Да, он уже не возразит из скромности в ответ на эту реальную оценку его труда. Уже не возразит…

Это был крупнейший из немецких ученых-славистов послевоенного времени, тончайший знаток русского языка, многолетний директор Института славистики Кельнского университета, друг и защитник русских писателей, автор многих книг, исследующих и популяризирующих русскую литературу. Профессор Вольфганг КАЗАК скончался в небольшом рейнском городке Мухе 10 января 2003 года, не дожив 10 дней до 76-летия.

А за два года до его кончины мне по-журналистски повезло. Обычно не очень-то жалующий своим вниманием эмигрантскую прессу (были уже у профессора разочарования в общении с ней), практически не дающий интервью и много работающий над новыми книгами в своем уютном доме в Мухе, неожиданно согласился на беседу с русским журналистом. Решил, видимо, еще раз серьезно рискнуть (потом говорил мне, что не жалеет). И целых полтора часа я получал в его доме удовольствие от общения с этим удивительным человеком.

В самом деле. В 1943-м шестнадцатилетнего Вольфганга, как и других мальчишек его возраста, призвали на военную службу. Сперва он служил в противовоздушных войсках в качестве «Luftwaffenhelfer», что-то вроде подсобного рабочего на аэродроме («Мы служили, как другие солдаты в противовоздушных войсках, только вблизи родного города»), а в начале 1945-го – в армию, где он был санитаром. И 24 апреля он попал на фронт вблизи Берлина:

«А уже 30-го... меня взяли в плен. Причем взяли польские войска. Когда я попал в плен, поляки стали ругать меня за то, что я в них стрелял, на что я ответил: как раз совсем не стрелял, так как был санитаром. Они не поверили, взяли мою винтовку, которая валялась рядом, и... начали дико хохотать: ствол внутри весь был покрыт ржавчиной. Это сразу же изменило мое положение, может быть, спасло мне жизнь. И далее я был полтора года в советском плену, куда меня спустя час передали поляки»...

И был русский плен, и все связанное с ним: недоедание, болезни, допросы, тяжелая работа… Тут легко было сломаться, возненавидеть пленивших, озлобиться. Что же пленный Казак? Как относился тогда и относится сейчас к тем людям, что держали его в плену? Остались ли у него после этого ненависть, враждебность к русским? Профессор смотрит на меня непонимающе:

─ Это для меня абсурдный вопрос! Самой своей жизнью я обязан русскому офицеру, «оперу» НКВД по фамилии Гришечкин. Он вызвал меня из больницы, полуживого, узнав, что я к тому времени уже немного владел русским языком...

─ Вы знали этого офицера до плена?

─ Нет, откуда же? Я видел его впервые. Надо сказать, что мы все в этом лагере, пленные, практически умирали от истощения. Как говорят у немцев, мерли как мухи...

Так как получали на питание лишь треть или даже четверть минимума, который необходим для того, чтобы просто выжить... Конечно, я в этой лагерной больнице все время пытался найти какую-нибудь работу. И она у меня была, сначала на полтора месяца – у зубного врача, потом на месяц – в комнате медсестер.

─ Что это была за работа?

─ Санитаром, уборщиком. Так я иногда получал добавочную пищу. Но, в конце концов, я эти работы потерял: среди наших пленных оказались люди похитрее меня... Вот тогда-то и решил, что пусть они хитрые, а я возьму свое по-другому, «по линии головы»: буду срочно учить русский. Находясь в этом жутком состоянии в плену, я для себя четко понял, что выжить смогу, скорее всего, если изучу русский язык. При этом сознавал, что таким путем могу сохранить свое здоровье, но, наверное, дольше буду оставаться в плену, может быть, даже всю жизнь...

И он стал искать пути к русскому языку. В лагере? Без пособий и словарей?! Разве это возможно?

«Откуда-то я узнал, что у одного из пленных были русская грамматика и словарь. Мне эти книги принесли на несколько дней. Я переписал то, что мне было нужно, и стал учить русский самостоятельно. И редкие общения с медсестрами давали мне возможность минимальной разговорной практики по-русски. А через шесть недель выяснилось, что освободилось место переводчика на больничной кухне. Мне удалось на следующий день попасть на кухню. И к вечеру я вернулся уже как новый переводчик. Две или три недели я работал там, питался нормально, даже мог помочь друзьям своей пайкой. Вот тогда меня и вызвали к «оперу» Гришечкину. Я понятия не имел, зачем меня вызывают»...

Нет, он не боялся допроса. Дело в том, что с точки зрения политической, у военнопленного Вольфганга Казака была самая чистая биография, какая только может быть: его отец, известный писатель Герман Казак в 1933 году, с приходом к власти Гитлера, сразу же потерял работу. Его главный роман «Die Stadt hinter dem Strom» («Город за рекой»), изданный лишь в 1947 году, был переведен вскоре на многие языки, а на русский – только при Горбачеве. Советская цензура понимала, что его критика нацистского тоталитаризма применима и к сталинскому… Доктор Казак сказал мне:

«Я имел счастье вырасти в совершенно антифашистской, антинацистской семье! Мой папа после войны был для всего мира доказательством того, что и при Гитлерe существовали настоящие «внутренние» эмигранты, что подлинная, честная литература продолжала жить даже в это время. То есть были люди, которые не только не приспосабливались, а продолжали создавать настоящую немецкую литературу».

… Когда медсестра вела его к кабинету «опера» Гришечкина, она пыталась подбодрить пленного: «Мальчик, не бойся»...

И тогда он понял, что положение серьезное, надо быть начеку. Допрос велся по-русски, но он почему-то этого офицера совершенно не боялся. Допрос этот стал для него первой отличной возможностью доказать прежде всего самому себе, способен ли он уже общаться по-русски. Оказалось – может!

А еще через некоторое время Гришечкин спас его от «подписки» (согласия на сотрудничество в качестве гэбэшного сексота – Г. К.).

─ Даже как-то не верится... Как же это произошло?

Однажды меня, как владеющего русским, вызвали в какой-то кабинет, где, кроме Гришечкина, сидели еще несколько офицеров. Меня эти офицеры о чем-то спрашивали, я что-то неопределенно отвечал... Все это время Гришечкин молча и внимательно смотрел на меня. Я не все понял, но чувствовал, о чем идет речь. Вдруг Гришечкин говорит офицерам: «Вы что, не видите, что он еще недостаточно владеет русским, не стоит с ним терять времени, надо вызвать его позже»... И вдруг – как заорет на меня: «Во-о-он отсюда!»... Это, как я сразу сообразил, была показная грубость, рассчитанная на офицеров. Просто он, таким образом, решил меня спасти. И я, конечно, был ему в душе очень благодарен за это. И благодарен по сегодняшний день.

А еще через четыре месяца самых слабых пленных отпускали в Германию. Но хотя Казака в первоначальном алфавитном списке отпускаемых не оказалось, Гришечкин, ехавший в этом эшелоне начальником НКВД, взял его в свой вагон.

Так русский язык спас Вольфгангу жизнь. Он увидел в этом и подарок, и задание Судьбы, и волю Божью: он выбрал себе профессию переводчика. В 1953 году в Геттингенском университете получил степень доктора филологии, написав работу о Гоголе: «Словом, без моего плена в СССР и без капитана Гришечкина мы бы с вами сейчас не сидели здесь»...

И добавил, что у него нет и не было никакой неприязни, тем более злости не только к тем, кто держал его в плену, но и к тем, кто даже в него стрелял...

«Нас заставили стрелять. И ваших солдат заставили стрелять. Это политики развязали войну, а мы – обе стороны – ничего не могли с этим поделать. Конечно, я понимаю: у человека, у которого убили на фронте близкого человека или друга, могло возникнуть чувство вражды либо жажда мести – но направленные именно на тех, кто это конкретно сделал! А не вообще на народ. Это – с обеих сторон – лишь результат пропаганды. Всегда и во все времена вражда одного народа к другому – выдумка политиков! Термин «враг» для меня абсолютно не существует».

Погружаясь в русский язык, Вольфганг Казак, в конце концов, стал не просто переводчиком, а ученым-славистом, авторитетным исследователем и популяризатором русской литературы. Среди более чем 900 публикаций ученого есть и около 20 переводов книг русских писателей – от Достоевского до известных и малоизвестных русских современных авторов, его охотно публикуют в Германии, России, США. Все это, естественно, не могло быть успешным без постижения ученым психологии русской жизни, менталитета русского человека. Доктор Казак говорил:

 «У меня какое-то природное отношение к русскому, может быть, даже врожденное. Русской крови во мне нет. Люди, открытые к реинкарнации (перевоплощению), которая, как известно, для буддистов самый нормальный факт и от которой христианство отошло только в 325 году, считают, что я в какой-то прошлой жизни был русским... Не знаю… Но одно знаю точно: внутренняя близость к русским началась у меня в плену».

Григорий КРОШИН,

фото автора.

Сюжет:

День Победы

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру