Я ехал в этот пригород Мюнхена холодным майским днём и думал о том, что я ничего, абсолютно ничего не знаю о судьбе этих людей, хотя живу здесь, в Баварии, уже 15 лет. На кладбище было солнечно и ветрено, аккуратные ряды немецких могил казались нескончаемыми. Но первый же встреченный мной человек на вопрос: «Где тут русский памятник»? — точно указал мне дорогу. Обогнув старое отпевальное здание, я увидел группу людей, которая окружала невысокий, в человеческий рост памятник в виде креста, весь исписанный русскими и немецкими словами. Не надеясь на свой примитивный немецкий, я сразу стал читать русскую надпись: «Путник, кто бы ты ни был, пожелай их праху мир. Каждый из них тоже имел мать, которая его оплакивала».
— И, возможно, жена, — подумал я, — а может быть, невеста.
Большинство людей, собравшихся вокруг, были мне незнакомы. По одежде, лицам и манере держаться они были похожи скорее на немцев, чем на русских. Все молчали. К памятнику приблизился протоиерей Николай Артёмов из православного храма на Линкольнштрассе. Сорванным за время пасхальных служб голосом он запел светлую пасхальную мелодию, в которой, на удивление, не было скорби и печали, была лишь надежда на память и на воскресение. Она словно бы говорила: для Бога нет умерших, и все они здесь, с нами.
— Хорошо, наверное, умирать на Пасху, — подумал я и от этой мысли на душе стало как-то тревожно и неспокойно. А отец Николай продолжал петь пасхальные и поминальные молитвы, а холодный ветер разносил по притихшему кладбищу его надтреснутый голос и слабый дымок из позвякивающего кадила. Собравшиеся вокруг люди, в основном не молодые, один даже в инвалидном кресле, замерев, слушали поминальные слова, некоторые из них крестились. Панихида закончилась. Я подошёл к отцу Николаю, который собирал свои вещи в небольшой кожаный портфель, похожий на те, которые до революции носили земские доктора.
— Бедные люди, — сказал он, глядя на памятник, — вся их вина состояла только в том, что они очень хотели вернуться на родину.
Надо было спешить на посвящённое погибшим траурное мероприятие, которое Общество «Мир» организовало в новом поминальном здании, снаружи напоминающем огромную дощатую бочку. Народу в зале, предназначенном для прощаний, с простым стальным крестом у стеклянной стены, заметно прибавилось. Строгие костюмы и элегантные пальто, седины, неторопливость в движениях — большинство из присутствующих были похожи на людей, которых можно охарактеризовать словом, имеющемся только в русском языке — интеллигенция. На авансцену около креста вышли двое — Татьяна Лукина и Михаэль Чернов (наполовину русский, наполовину немец, как я узнал потом) и на двух языках стали рассказывать собравшимся печальную историю о людях, оказавшихся волею судеб в Баварии во время Первой мировой войны. В лагере Пуххайм под Мюнхеном их, военнопленных из России, было около 2000 человек. Война для них давно закончилась: уже был подписан большевиками унизительный Брестский мир, по которому Германия получала почти всю Белоруссию и всю Украину, уже возвратились домой бежавшие и не бежавшие с фронта их боевые товарищи, уже было подписано Компьенское перемирие, которое положило конец войне на Западе, а они всё сидели в своём лагере, без денег и почти без еды, в шинелях, которые к тому времени превратились в лохмотья. Новой Советской республике, охваченной гражданской войной, а тем более новому Германскому правительству, пришедшему к власти в результате своей революции, до них не было никакого дела. А крестьяне вокруг — как писал об этих несчастных баварский писатель Оскар Мария Граф, «завидев их, тут же запирали свои двери и ворота и гнали их со двора, натравливая на них собак».
И тут к апрелю 1919 года до Баварии докатились с востока соблазнительные идеи всё отобрать у богатых и поделить между бедными: в Мюнхене была провозглашена Баварская советская республика. Центральное правительство в Берлине тут же решило подавить этот мятеж вооружённой силой. Сил для защиты у Баварских советов было недостаточно: баварцы довольно неохотно вступали в красную гвардию. Поэтому возникла идея нанять русских военнопленных, раздать им винтовки и посулить деньги для возвращения в Россию. Из 2000 пленных на эти посулы откликнулись 120 человек. Но воевать им, по сути дела, не пришлось: правительственные войска быстро заняли всю Баварию и окружили Мюнхен. Часть русских побросали винтовки и бежали в город, часть — оставили «на всякий случай», но все они были взяты в плен. Во второй раз.
Над дважды военнопленными было устроено судилище, которое иначе как позорным даже и не назовёшь. Дело не только в том, что обвиняемым, по сути дела, не было предоставлено никакой защиты, а в том, что сами пленные не могли себя защитить или даже что-то объяснить — они просто не владели немецким языком, а переводчиков найти власти не потрудились. Прямых улик против оборванных и голодных солдат не было, никто не видел, что они стреляли и кого-то убили. Но трибуналу было достаточно и «косвенных»: того, что у них было найдено оружие, а если и не найдено, то «по всей видимости» было раньше в их руках. Приговор был одинаково суров для всех: расстрел. Пятьдесят два взятых в плен русских были расстреляны немедленно, в день вынесения приговора, в песчаном карьере около городка Грэфельфинг, и в тот же день, 2-го мая 1919 года, похоронены в братской могиле. Там же был похоронен и 53-й солдат, застреленный ранее просто потому, что не сумел объяснить патрулю, что сдаётся в плен. Так в то ужасное время понималось право любого человека на справедливый суд и адекватную защиту, и так трактовалось соответствие тяжести преступления его наказанию.
Но отнюдь не все в Баварии были согласны с таким приговором. В 1920 году Союз мюнхенских булочников, чей дом отдыха располагался в Грэфельфинге, узнав об этой расправе и преодолев за год все мыслимые бюрократические барьеры, поставил на братской могиле деревянный памятник с надписью на русском и немецком языках. В нацистское время, в 1936 году, памятник был разрушен, потому что на том же самом кладбище был похоронен личный шофёр Гитлера. Но после войны вновь восстановлен. И с тех пор местный муниципалитет ухаживает за могилой и за заново возведённым памятником, тем самым, у которого мы сегодня стояли и слушали панихиду по безвинно ушедшим.
Когда Татьяна Лукина начала зачитывать имена всех 53-х убитых (к моему удивлению среди них были не только русские, но и много нерусских имен и фамилий), я, глядя в пол, слушал этот скорбный список, и вдруг физически ощутил, как сидевший рядом со мной пожилой немец, собрав все силы, вдруг встал и склонил голову. За ним стали вставать и другие — немцы и русские — находившиеся в зале.
— Так и надо, — подумал я, — помнить о всех погибших и несправедливо расстрелянных. Всегда и обо всех. В том числе и о жертвах «красного», «белого», «зелёного» и т. п. террора во время гражданской войны 1918-1922 гг., который на территории бывшей Российской империи унес жизни 2-х миллионов человек.